Таксидермическая студия Снежный барс

Пустырь был просторный и гладкий. Спокон веку на нем крестьяне косили сено и потому со временем тут посрубали и отдельные кусты и кочки и сровняли выгребы земли у старых звериных нор. Вот уже три месяца на этом пустыре плотно лежал снег. Выпало в эту зиму его изрядно, однако время, ветер и солнце осадили покров вдвое, и все равно волки увязали в нем выше колен, лишь малость не достигая груди и брюха.
Волчице казалось, что по снежной целине она со своей стаей быстро оторвется от этого странного, впервые ею виденного красного чудовища. Но гул вслед им не только не затихал, но усиливался. И когда он опять приглох, а по волкам снова забухали выстрелы и еще один волк сходу ткнулся в снег, коротко повздрагивал, позагребал ногами, распрямляя хвост, и навечно замер, матерая поняла свою оплошность и круто завернула к недалекому оврагу. Но было поздно: красный преследователь стремительно кинулся стае наперерез.
Все-таки надеясь опередить его, волчица вытягивалась в запредельном напряжении сил, кося на врага окровенившиеся глаза. Она видела, как человек, оседлавший красную машину, мчится почти поверх снега, оставляя за собой белую тучу, подкрашенную снизу голубыми потеками. Мчится без устали, грозно и лихо. Рассмотрела и вражье лицо: оно было решительное и беспощадное. Отчетливо понимая, что человеку есть за что сводить с волками счеты, матерая в утроившемся страхе перед возмездием повернула в луга. И в это время, оглянувшись, увидела, как красная машина замерла, а через несколько волчьих прыжков вслед стае опять зазвучали, раскалывая луг и небо, выстрелы, и еще один волк, нескладно перевернувшись через голову, забил красными фонтанами по ослепительно белой глади.
От стаи осталась половина: она, отец и два прошлогодка. Звери махали к лесу, выкладывая всю резвость и выносливость, непреднамеренно широко рассредоточившись. Средним бежал матерый, справа - его подруга, слева - молодежь. Бежали изматывающе трудно, потому что снег был глубок и плотен ровно настолько, чтобы пропускать ноги почти до земли, но при этом сильно стеснять их. А туго набитое парным мясом брюхо едва не волочилось по снегу, сильно тормозя бег.
Пока обезумевшее зверье хлестко стегали выстрелы, и смерть взвизгивала от звериных ушей так близко, что еще круче и плотнее позорно поджимались хвосты, уцелевшие волки успевали оторваться от преследователя и чуть-чуть яснее видеть впереди спасительную кромку темного леса. Однако после последнего выстрела враг резко взревел и теперь снова настигал. Оглянувшись, волчица заметила, что на этот раз он не просто догонял, но и еще стремился отрезать им путь к лесу, завернуть на чистое и там, конечно, расстрелять всех. До последнего.
Самые легкие и резвые на ногу переярки заметно уходили вперед, у них оказывалось возможностей достичь леса и уцелеть больше, чем у матерых. Но человек, отлично зная волчьи повадки, легко догадался об этом и направил свою машину вслед переяркам, решив, что "старики" от него не уйдут. Поравнявшись с матерыми, он не остановился, не вскинул ружья, а все так же как бы летел поверх снега, наклонившись вперед и едва не упираясь головой в прозрачный защитный козырек лобового стекла. И волчица еще раз с содроганием отметила, что было в их преследователе упорства, решительности и силы вполне достаточно для того, чтобы покончить со всей ее стаей. И с нею тоже.
Ей отказывали ставшие словно чужими ноги. Не хватало загнанного дыхания, из дымящей паром пасти едва ли не под корень вывалился язык. Краем красного глаза она видела отца стаи, прыжки которого укорачивались и замедленно растягивались... О, если бы снег не был столь плотным и глубоким, а лес таким далеким! Матерая, доводись ей чудом избежать гибели, ушла бы от сел так далеко, что не слышалось бы и самых громких звуков, не улавливалось бы самых резких запахов. Довольствовалась бы падалью, зайцами, мышами, наконец, жила бы голодно, зато спокойно. Но сколько раз она давала себе подобные зароки!
Когда человек поравнялся с нею, сил у нее уже не оставалось, и она замерла, сжалась и сгорбилась, приготовившись принять смерть. Но тот не остановился, даже не сбросил скорость, а всего лишь мелькнул по ней мстительно горящим взглядом и продолжал погоню за молодыми. Переведя дыхание, она видела, как быстро настигал ее потомство железный красный "конь" со всемогущим седоком, как все чаще в ужасе озирались на него переярки, как позорили они и себя, и всю волчью родову, испуская на чистое поле снега жидкое, черное и вонькое. Но в эти страшные мгновения исчезло в ней сострадание к детям. Догадалась она, что человек, расправившись с ними, вернется добрать матерых, которых потому и отпускал пока, что знал - им не уйти. Давно уже многоопытной, пока еще сильной и выносливой волчице хватило минутного лежания в снегу для того, чтобы поставить на место сорвавшееся дыхание, унять дрожь в ногах и воспрянуть духом. Неуемная жажда жизни и врожденная способность точно оценивать критическую обстановку не единожды спасали ее. И теперь, с эгоистической трезвостью оглядев заснеженный пустырь, и все на нем творящееся, она сконцентрировала всю свою силу, сосредоточила всю житейскую мудрость на единственно верном шансе спасения: повернуть назад и по оставленному врагом следу умчаться к спасительным оврагам, в которых железный "конь" потеряет все свои перед нею преимущества.
Выбежав на широкую плотную полосу, утрамбованную в снегу, она бросила призывный клич своему другу и сосредоточилась на себе: сгорбилась в рвотных конвульсиях... Сколько раз ей приходилось отрыгивать принесенное с охоты волчатам мясо! Они крутились у ее морды, взвизгивая в голодном нетерпении, и ей было приятно выдавливать из себя свежий пахучийкорм , полусваренный в желудке ровно настолько, чтобы не потерять крепость, но стать легко усваиваемым нежными еще детскими брюшками. А теперь вот рада была просто освободить желудок, потому что было в нем конины с четверть собственного веса... Когда ей это удалось, она почувствовала себя будто бы неплохо отдохнувшей, силой и надеждой воспрянувшей. Она даже прыгнула навстречу другу, нетерпеливыми взвизгами призывая его поторопиться. Но тот освобождал утробу, не дотянув до плотной вражьей тропы. А в это время человек, настигнув молодых волков, расстреливал их в упор. И когда его "конь" снова взревел и стал заворачивать на свою колею, волчица ринулась к оврагам.
Бежать матерой теперь было куда легче, чем по целинному снегу, и ее охватила эгоистическая радость спасения. Дети погибли? Печально, конечно, однако не смертельная утрата. Через несколько новолуний она принесет, вырастит и воспитает новое поколение - и род ее не исчезнет. Хорошо было бы, когда б уцелел вместе с нею и верный ее друг: все-таки без его самоотверженной помощи трудно ставить на самостоятельные ноги молодняк. Все жемуж всегда ближе, чем дети. Дети, почувствовав самостоятельность, утрачивают привязанность к взрастившим их родителям, муж же всегда опора ей, защита и поддержка. Пожизненная.
Она оглянулась было на него, стремящегося догнать ее, но красный "конь" врага по своему плотному следу теперь не мчался за ними, а почти летел, его высокий на пределе мощи вой с каждым волчьим прыжком становился громче, и матерая поняла, снова сжавшись в страхе: не уйти. И все ее устремления обратились к единственной теперь спасительной страсти - успеть добежать до оврага, в черной полосе которого уже просматривалась сетка ветвей и бурые вершинки дубков и орешника.
Она слышала, как чуть стих рев "коня" и ударил в уши один выстрел, другой... Третьего не было. Вместо третьего выстрела снова набрал силу моторный вой. И ей не стоило труда догадаться, что теперь она осталась одна.
Она была уже у кромки обрыва в овраг, как опять стих ее безжалостный преследователь, и стих совсем рядом, чтобы тут же ухнуть ей вслед. Ей нужен был всего один лишь крошечный миг, чтобы начать после него жизнь заново. И он мелькнул - этот ее последний на предательски открытом пустыре миг. Но он резанул ее пронзительно острой болью, от которой нога тотчас стала чужой и неуправляемой. Рухнув ? орешник и скатившись по крутому склону оврага на его дно, матерая завалилась в снег по уши, в злобе и отчаяньи хватая собственную, кровью брызжущую ногу. Но все же достало ей самообладания почувствовать человека у кромки оврага и услышать со злорадной и беспощаднойненавистью вслед ей брошенное: "Врешь, стерва! Не уйдешь!" Она не понимала смысла слов, но тон их ей все сказал.

Баталов для ненависти к волкам имел оснований более чем достаточно. Шесть лет был он охотоведом при райисполкоме, и все эти годы его с издевками и упреками спрашивали: когда освободишь район от волков? Спрашивали и в райисполкоме, спрашивали в охотуправлении, спрашивали по телефону из колхозов и совхозов. А была у него единственная на это отговорка: сами же на свою голову доохранялись, теперь вот сами с себя и спросите!
Но вот в районе случилось ЧП. В совхозный телятник повадился сильно отощавший за зиму матерый медведь. Приходил через день на второй. Разбойничал нагло и дерзко, но осторожно и хитро. Караулили его местные охотники - бесполезно. Ловко избежал хищник и засады егерей, как бы внасмешку незаметно для них утащив очередного бычка, потом другого. Затем сильно покалечил опытного медвежатника, имевшего на счету три десятка "буряков", разорвал егособаку на две половины.
Приехал молодой охотовед на автобусе в совхоз, расспросил людей, осмотрел окрестности с земли, потом забрался с биноклем на верхотуру водонапорной башни и долго оглядывал дали, стараясь думать за медведя. Аинтуиция подсказала, где тот окопался и каким путем ходит на разбой. И ушел. Один, даже без собаки. Но с надежным карабином дореволюционного образца.
Не приходил из леса Саша Баталов четыре дня. Медведь не появлялся тоже. Забеспокоились. Вызвали вертолет. Нашли его у костра с глубоко прокушенными голенями и плечом. Мертвый медведь громоздился поодаль, а вокруг него - волчьи трупы.
Потом охотовед рассказал: - Ти-и-хо было, от шагов по сухому листу шум на весь лес. Стараюсь идти по голой земле, по камням, по валежинам. И слушаю, приглядываюсь, принюхиваюсь. Дедову науку выслеживать зверя по чернотропу припоминаю, временами сам в медведя как бы воплощаюсь... Отпечатки медвежьих "лаптей" то там, то здесь. Тропу зверя и остатки его пиршеств нашел быстро, а вот логово, где тот спал, искал почти сутки... Но как я ни осторожничал, "буряк" меня засек первым и сотворил хитрую засаду. Всего раз и успел выстрелить, как оказался под ним.Нож спас, да пуля вошла хорошо... Раны продезинфицировал, перевязался. Логово-то зверина устроил рядом с родником, без чистой воды было бы мне худо... А волки пришли перед первым же утром. Молодые, да уже нахальные. Жрали медведя, ко мне подходили, избегая выстрела. Чуяли, что плох я. К рассвету увлеклись медвежатиной, я и открыл огонь, двух завалить успел, остальные сбежали. А к вечеру, наглецы, вернулись. И прежде всего поинтересовались, жив ли я. Открываю глаза всумерках, а в пяти метрах волчьи зрачки светят желтым злом. Беспощадные. Наглые... Как же я их ненавижу!
Баталов получил новую должность районного охотоведа. Она давала много прав, но еще больше налагала обязанностей. Вся ответственность за охрану угодий и борьбу с браконьерами легла на его плечи. С него стали спрашивать за биотехнию и воспроизводство, за пропаганду достижений и передового опыта в охотничьем хозяйстве края и страны, за эстетическое воспитание охотников наконец. Но более всего ему доставалось за потравы скота в колхозах и совхозах района.
В сентябре минувшего года стая волков в полевом загоне за ночь растерзала тридцать две телки и бычка. Пьянствовавший в эту ночь скотник пошел под суд, Баталов же получил от председателя исполкома крепкую вздрючку, не найдя и слова в свое оправдание. Пока он с двумя егерями искал разбойничью стаю в том краю района, в другом она зарезала трех племенных коров, купленных навалюту в Австралии... В октябре волки совершили четыре наглых кровавых разбоя, в ноябре - пять. И каждый раз, осматривая остатки полусъеденных животных или задавленных просто так, в порядке разминки, Баталов стискивал зубы до красных кругов в глазах, недобро вспоминая институтские наставления: хищник - санитар, селекционер и эволюционист... И с каждым разом его ненависть к волкам становилась каленее.
Вожак-волчица непостижимым звериным чутьем угадывала, где и когда будут искать стаю, и заблаговременно уводила ее в безопасное место. И так уводила, что никто не мог их выследить. Она то и дело выводила своих "солдат" на  наезженные  дороги,  бесснежный лед, не то и по воде петляла. Иногда на неделю-другую обосновывалась в глухом лесу, балуясь косулятиной да изюбрятиной, и вновь давала людям о себе знать.
О том, что у деревни стая задрала жеребенка, Баталову позвонили ночью. К рассвету он пригнал к месту происшествия кузовной УАЗик-головастик с "Бураном", осмотрел окровавленную площадку, с километр проследил тропу ушедшей на дневку стаи и сел на "Буран".
Этот снегоход обладает массой конструктивных и технических недостатков. Как и большинство наших машин, он непомерно тяжел и громоздок, с отвратительной маневренностью и регуляцией скорости, с глубокой, массивной и капризной при этом ходовой частью, быстро к тому же изнашивающейся. Худшая модель снегохода во всем мире! Но Баталов научился выжимать из него все возможное и еще чуть невозможного. Вместо штатной ведущей узкой лыжи сварил из листовой стали и поставил втрое более широкую, с направляющими килями. Для снижения веса отказался от аккумуляторной батареи, газовыхлоп отвел назад. Но главное: он приспособился лучше маневрировать этой машиной, перенося свой собственный вес с одной гусеницы на другую, с "носа" на "корму".
Был все же у "Бурана" и плюс: по ровному месту с плотным, в меру глубоким снегом, шел он с приличной скоростью. Можно было выжать и полсотни. Особенно, если не требовалось поворачивать. И теперь, преследуя ненавистную волчью стаю, он получил счастливую возможность воспользоваться этим плюсом, что удавалось редко. Эту возможность обычно уверенно блокировали рытвины и кочкарник, кусты и деревья, ручьи и обрывы, слишком мелкий снег или глубокий. Теперь же Баталов настиг своего врага в чистом поле, укутанном таким снегом, по которому легко было гнать "Буран" вслед тяжело убегающей стае. И он ринулся за нею, в беспощадной решимости сжав зубы и дав мотору полную силу, изготовив карабин для немедленного огня.
Главным Баталов считал не отпустить стаю в лес и овраги. Лес был ему менее опасен, потому что темнел он в двух километрах, на чистом просторе которых допотопного изготовления, но надежный драгунский карабин мог проявить все свои боевые достоинства: безотказность, настильность и точность боя, разрушительную мощь пули. В овраге могло быть куда хуже. В заросшем овраге видимость слишком мала. Для снегохода он недоступен. И потому охотовед как заклинание повторял: "Не пустить в овраг, отрезать туда стае путь". И когда это ему удалось, выворачивая ручку акселератора до упора, он цедил, не размыкая зубы: "Час настал, серая нечисть, не будет вам моего снисхождения..."
Он уважал волков, но куда более ненавидел.
Еще в отроческом возрасте он поразился удивительной приспособляемости этого зверя к существованию по соседству со своим заклятым врагом. Выследили они с дедом однажды волчье логово сощенками ... в бетонной трубе, пропущенной через железнодорожную насыпь, которая грохотала под поездами круглые сутки. А до жилого барака разъезда было меньше километра. Дед долго качал головой, удивляясь, но рассказал внуку о другой были: волчица ощенилась в норе, устроенной под кордоном лесника, для безопасности задавив перед этим двух его собак и на черный день упрятав их в прохладе промерзшего за зиму подполья.
А ненавидел он их за кровожадность.
Хотел бы Баталов показать "совершенства и полезность" волка его почитателям в том загоне, где в страдальческих позах лежало множество окровавленных трупов бычков и телок, убитых волчьей стаей просто так, в порядке тренировки, дляобучения вошедших в силу детей. Или зарезанных высокопородистых племенных австралийских коров, обошедшихся государству в круглый вес золота. Или элитных кобылиц конефермы, задранных почти под носом у коневода.
Много раз доводилось Баталову глядеть в волчьи глаза в упор. И каждый раз он видел в этих осмысленно-беспощадных зрачках затаенную неистребимую опасность и понимал, что только неодолимый барьер глубоко укоренившегося страха удерживает хищника от рокового прыжка. Но как это людям доказать? Как убедить, что волка следует остерегаться? Истреблять до того малого предела численности, когда он еще есть, но существует уже вне способности творить разбой. И как втолковать, что укоренившаяся "бинарная" система оценок животных короткими и однозначными определениями "друг - враг", "охранять - истреблять" примитивная, как обыкновенная палка о двух концах, потому что разумное и рациональное - между этими двумя крайностями?
Он быстро настигал волчью семью и, когда та в панике растянулась в беспорядочную цепь, выбирал наиболее резвых, а сблизившись с ними до полусотни метров, останавливался и стрелял.
Отца волчьего семейства он погнал уверенно. Когда до него оставалось всего полсотни метров и тому стало ясно, что не уйти, он в слепом безрассудном стремлении запугать врага обернулся к охотнику, хищно изготовился к прыжку, злобно сморщив нос, оскалив пасть и щелкая зубами. Даже сделал два вроде бы нападающих броска... Но красное надвигалось на него неудержимо. В последний миг он, сцепившись с взглядом человека и не выдержав ревущего натиска, отпрянул в сторону, но тут же и потух в его глазах ослепительно яркий свет ясного зимнего дня.
А до волчицы было в эти секунды двести метров, и столько же отделяло ее от оврага. И когда до кромки этого оврага оставалось несколько прыжков, Баталов застопорил снегоход и старательно выцелил ее, послав пулю в последнем видимом прыжке. Бросив "Буран" вперед и соскочив с него в двух метрах от обрыва, он увидел на следу волчицы клок шерсти и кровь... И в некотором успокоении крикнул ей вслед: "Врешь, стерва! Не уйдешь!"
Не теряя времени, от торопливо отвязал от платформы "Бурана" лыжи, бросил за плечо карабин и спрыгнул в овраг. И во всю прыть попер вниз по крутому склону. Он понял, что прострелил вожаку стаи заднюю ногу и теперь она уходит на трех, и уходит медленно, теряя себя и обессиливая. И что главное для него теперь - не дать ей передохнуть.
Скатившись на сравнительно чистое дно оврага, волчица пошла вниз по нему, оглядываясь, хорошо слыша своего преследователя и понимая, что тот ее настигает и вроде бы нет сейчас ей спасения. Слышала, понимала, но упорно подминала под себя снег, лихорадочно выискивая все тот же единственный шанс, который прежде оказывался в самых критических переделках, теперь же упорно не давался.
Баталов увидел ее в сотне метров, когда она, обернувшись к нему и опустив зад в снег, со страхом, злобой и ненавистью глядела на него, прижав уши. Он вполне мог в этот миг послать ей последнюю пулю и на том поставить точку стремительным и драматическим событиям вошедшего в зенит дня. Но нет же, в яростной жажде окончательной расплаты за все содеянное ею зло он решил настигнуть ее в упор, забыв, что жажда мщения часто оборачивается потерями. Он успокоенно, наслаждаясь совсем близкой победной развязкой долгого поединка с волчьей стаей, шагал к ней, взметая лыжами снег. А волчица в эту минуту завернула в густой орешник и скрылась из виду. Ругнув себя, Баталов поспешил и тоже сунулся в орешник. Но был тот густ и пришлось снять лыжи, взяв их под мышки. А след потянул вверх по склону, и с каждым метром все гуще оказывался кустарник, все свирепее, потому что к лещине прибавлялись леспедеца, спирея, дубки, переплетенные вьюнками... В этих зарослях волчица неожиданно приобрела перед преследователем некое преимущество: она пробиралась понизу меж кустов, тому же приходилось рвать грудью и раздвигать руками сплетенную гущину ветвей.
На последнем дыхании волчица медленно удалялась, не выходя из кустарниковых крепей. Рана кровоточила с каждой минутой слабее. Внимательно приглядевшись к звериным следам и увидев, что пробитая нога уже не чертит снег и оставляет слабые отпечатки лап, Баталов понял, что пуля кость не задела, а прострелы в мышцах на волке заживают быстрее, чем на собаке.
Воткнув в снег мешавшие ходу лыжи, Баталов побежал. Взобравшись на бугорок, он увидел, как обозначают волчий ход качающиеся верхушки кустарника и легкая пыль листового праха, услышал сухой треск и трудное дыхание неимоверно выносливого зверя с неистребимой жаждой жизни, но волчье тело не показывалось.
Стрелять на шум было безрассудно. Но полоснула догадка: если волчица завернет от недалекой уже развилки оврага вправо, то выйдет на дорогу, на которой ее не догнать и пулей. И он решил - надо бить на шум...
Выстрелив три раза, Баталов увидел, что в магазине - один патрон (патронташ остался лежать на приборном щитке "Бурана"). Сбросив меховую куртку, он во всю доступную ему резвость побежал и в том месте, где шла волчица под обстрелом, увидел оторванное ее ухо, чуть дальше - большой клок шерсти с загривка... Но крови на следу не прибавилось, если не принимать во внимание мелкий красный бисер, струившийся из корня уха.
А волчица нашла-таки для спасения свой единственный шанс: она выбралась на дорогу, опередив преследователя на две сотни метров. Баталов увидел ее в этот миг и прицелился. Но прыгающая в прорезе прицела мушка, вдвое перекрывавшая силуэт волчицы, свидетельствовала: в цель попасть трудно, а пуля последняя. И теперь уже он на последнем дыхании помчался к дороге, надеясь на попутную машину, на которой можно будет догнать это исчадие ада. А исчадие быстро удалялось, хотя и ковыляло на трех ногах.
Ему оставалось до дороги уже немного, когда по ней в сторону ушедшего подранка покатил КАМАЗ с трейлером, на который был загружен трелевочный трактор. Он замахал руками, закричал, но шофер его не увидел. Шофер в эти секунды рассматривал показавшуюся впереди "овчарку". Он не был охотником и не подумал даже, что это волк. И потерял к ней интерес, когда "собака" спрыгнула в кусты на обочине дороги.
Баталов видел, как волчица выскочила из-за кустов, когда минула ее кабина автомашины с человеком за стеклом, как в следующее мгновение она уже бежала рядом с трейлером. И когда поравнялся с нею низкий спад его платформы, она взметнулась на него, зацепилась и, переведя дух, поползла под "брюхо" трелевочника...
Теперь у человека остался единственный шанс настигнуть-таки зверя: бежать к "Бурану" и догонять КАМАЗ, который, должно быть, повез свой груз на лесную деляну, что была в шестидесяти километрах. Баталов бежал, истекая потом и силой, и через двадцать минут рванулся на своем красном "коне" в погоню, объезжая овраг утренним следом. Еще через десять минут он выскочил на дорогу и, мчась по ней, подсчитывал: за полчаса КАМАЗ ущел примерно на двадцать километров, на оставшиеся сорок ему потребуется еще около часа... "Догоню у самой лесосеки",- подумал, взглянул на стрелку спидометра, застывшую между "50" и "60", и часы.
А волчица решила свою судьбу по-своему. Зализывая раненую ногу, она внимательно разглядывала мелькавшую обочь дороги местность и узнавала ее. Волчица точно представляла, где она теперь и куда ее везет заклятый враг, того не ведая. Теперь она старалась не пропустить тот большой темный ельник, где изредка встречала следы соседней стаи. Ельник был своего рода буферной зоной, нейтральной полосой между стаями, строго соблюдающими территориальнуюсобственность . В этой зоне она в одиночестве залечит раны, восстановит силы, а когда придет свадебное время, даст о себе соплеменникам знать. В ту уже- недалекую пору волки особенно чтят волчиц, и ей не составит труда найти себе нового надежного спутника и друга, и скорее всего из молодых холостяков. Ее жизнь продолжится, но из роковой трагедии этого дня она сделает нужные выводы...
Она и соскользнула с трейлера напротив того ельника. Постояла, огляделась, прислушалась, принюхалась. В стремлении не оставить врагу своего следа, она спрыгнула с моста на закипевший наледью ключ, истекавший из ельника. Она уже достигла темноты леса, когда услышала ненавистый высоко звенящий рев красного "коня". Она знала, что здесь, в ельнике, ей эта вражина не страшна, и все же настороженно сопровождала его все еще кровяными глазами и, когда он приближался по дороге, и когда проскочил мост, и когда удалялся за дорожными кривунами. Сопровождала, по-своему, по-звериному заклиная себя: события сегодняшнего дня не должны повториться...